(умозрительная повесть)
Оставь надежду всяк сюда сходящий
Пролог
Предупреждаю заранее любезного читателя о том, что я решил не оскорблять его внимание слишком откровенным текстом, заботясь о том, чтобы он чересчур не волновался относительно необходимости адекватно, то есть, негативно, на него реагировать во избежание подозрения в его собственной сопричастности мыслям автора. Поэтому я, Юрий Павлович Князев, архивариус «сокровища сознания», адаптировал текст, насколько мог, к сознанию такого массового читателя (коего уже трудно найти, но поискать еще можно), склонного к чтению не газетных передовиц с полей идеологического фронта, а интеллектуальной литературы.
Кто оказался в том положении, в котором нахожусь я, - в вертикальном положении уже у подножия горы времени, тот понимает, как я, что жизнь не заканчивается. Иначе она привела бы меня уже в горизонтальное состояние. Странно, почему такой человек все еще не согнулся под грузом лет. Да, он уже не спешит чувствовать и жить, - дает знать о себе усталость от жизни. Он не торопится, он медлит. Он экономно расходует время, которого осталось не так много, как хотелось бы до неминуемой встречи со смертью. Но это не так страшно, как об этом говорят. Страшнее подумать о том, что жизнь прожита зря, без особого смысла.
Правда, порой нападает страх от нехватки времени, как если бы человек погрузился под воду, и ему стало катастрофически плохо от того, что он задыхается, глотая воду, как рыба воздух на суше. Он чувствует, что попал не в свою стихию, проще говоря, не в свою тарелку. Быть старым и не согнуться под прессом своего возраста противно природе человека. Казалось бы ему пора на покой. Следует прилечь и терпеливо ждать смерти. Но она все не приходит, так что забываешь чувство времени. Просто перестаешь в нем ориентироваться, вроде ребенка, который тоже стоит у подножия горы времени, но только с другой стороны, - со стороны жизни, а не смерти. Ему еще предстоит совершить восхождение на гору жизни.
Мне же пора подготовиться к нисхождению в пропасть, бездну смерти. Именно там на роковой черте, заглядывая в эту бездну, у меня начинает кружиться голова от созерцания вечности. Время нисхождения в жизни остается позади за спиной, и нет особого желания вывернуть шею назад и оглянуться на пройденный путь, вспомнить о том, что, к счастью, сделано и что, к сожалению, не сделано. Все это безжалостно стирает время. Поэтому, наверное, своевременно теряет память человек, чтобы не помнить то, чего уж нет и никогда не будет. Зачем? В этом нет никакого смысла. Важнее то, что ждет тебя в настоящем.
Но само это ожидание неизбежного чем ближе, тем спокойнее, ибо оно приносит с собой непоколебимую определенность в том, что есть. Есть настоящее. Прошлое забыто, а будущее закрыто. Занавес времени опустился, подняв затхлую пыль жалкого прошлого, превратившегося в прах. Вот, оказывается, что такое смерть: прах времени. Все проходит, пройдет и смерть. И что останется? Жизнь или вечность? Вечная жизнь? Неужели люди никак не могут избавиться от этой пошлости, которой их потчуют лукавые утешители?
Глава первая. Эта странная штука – память
Мне уже далеко за пятьдесят, точнее, говоря, пятьдесят лет с хвостиком. Ну, и что? Вот что хочется самому себе ответить упрямым риторическим вопросом на констатацию факта, что уже пожил и теперь доживаешь то, что не успел прожить.
Конечно, можно броситься во все тяжкие и сделать вид, что омолодился и продолжать жить дальше, не обращая времени на свой возраст. Прикинуться вечно юным, которого не коснется перст времени. Как быть во времени вечным? Обмануть время? Но как его обманешь? Для этого следует обмануть самого себя. Я на такое не способен. Слишком серьезное приходит время. Само настоящее. Вот, наверное, почему я до сих пор не сломлен. Видимо, бессознательно ждал этого момента настоящего – настоящего момента как явления вечности. Чем для такого настоящего может быть память как достояние прошлого? Только рабочим местом для медитации. Неужели пришло время для медитации? Ну, да, ведь люди в этом возрасте становятся склонными к размышлениям. Но я всю жизнь занимаюсь медитацией. Не время ли для меня, наконец, заняться самой жизнью, просто пожить? Нет, дорогой. Время сказало: медитируй. Значит, тебе пора на сеанс медитации. Отдыхать будешь на том свете. Хорошо, я буду работать, например, передавать опыт моей жизни подрастающему поколению в качестве учителя.
Так ты же уже был учителем. Неужели ты не понял, что опыт твоей жизни никому не нужен, даже тебе самому? Ученики все равно не слышат тебя, даже если слушают, И тем более они не понимают то, что ты говоришь им. Как они могут понять тебя, старого, когда они молодые? Для понимания следует иметь опыт жизни, которого у них изначально нет. Или ты хочешь быть примером того. как не следует жить? Какой ты глупый, - такое заключение не может не сделать мой ангел-хранитель. Так что же мне остается? Быть наедине с самим собой?
Так ты и был всю жизнь наедине с самим собой, предаваясь медитации на глазах своих учеников. Именно медитация была той незримой стеной, которая отделяла тебя от них. Она помогла тебе выжить таким, каким ты стал, а стал ты тем, кем был еще до своего рождения. Зачем тебе люди? Они не поймут тебя. Они не понимают и самих себя. Может быть, их и нет, а есть только тени тебя самого в других проекциях, в зависимости от среды преломления твоего собственного излучения. Это вряд ли. Но тогда быть лишь примером порицания, нарицательным примером. К чему? Тебе даже не надо быть примером для подражания. Что у ж говорить о примере осуждения. Следует быть не примером, но субъектом суждения. Однако для того, чтобы показать, как быть таким субъектом, достаточно об этом написать. Кому надо прочитает об этом. И довольно.
Только теперь я понял, проработав учителем значительную часть жизни, чему следует учить учеников. Так и чему следует учить? Учить учиться. Кажется, у вождя мирового пролетариата есть такая глупая фраза: «учиться, учиться и учиться». Не помню, есть ли в ней соединительный союз «и». Но у меня он есть для уточнения смысла. Я еще понимаю фразу: «учиться учиться». Она имеет рефлексивную структуру. И в этом качестве рефлексии самого учения есть сугубое учение. В заявлении учиться подразумевается знание как то, чему учиться. В повторении учения, которое есть «мать учения», скрывается уже умение, способность делать знание уместным, ситуативным, действовать со знанием дела по ситуации. В этом деле важно не само знание как абстракт, теория, а умение извлекать из него пользу, прагму. Этой пользой является смысл. такое умелое знание осмысленно, сознательно. Это то, что можно назвать теоретической практикой, быть ученым в самом учении, знать знание, как самого себя.
Но что такое «учиться, учиться и учиться»? Не является ли это учением быть самим собой, знать себя, как само знание? Ну, да, конечно.
Это не только умение возводить учение в степень, возвышаться в нем, но и выводить из него ученое знание, становиться ученым в учении, изученным. Это быть не просто учеником, но уже ученым, наученным опытом учения, извлекшим из него урок жизни. Этот принцип учения позволяет быть не только учеником и ученым, но и учителем.
Учиться – значить быть учеником. Учиться и учиться – быть ученым. Учиться, учиться и учиться - значит стать учителем самого себя. Учиться и учиться – это не только повторение как мать учения, но и вхождение в учение в роли ученого, эволюционирование. Тогда как учиться, учиться и учиться – это уже революционирование, скачок в учении, качественное изменение, обращение в учителя. Эволюционирование в учении есть первый скачок, но только виртуальный, скачок на месте вокруг головы, это игра в учении, вхождение в роль ученого. Но вот революционирование в учении – это продвижение в скачке, скачок в самом скачке, только уже не по вертикали, а по горизонтали, прыжок в длину через голову.
Хорошо, следует учиться, учиться и учиться. Но чего не следует делать в учении? Подражать учителю. Следует быть неподражаемым, быть оригинальным. Однако в этом обучении не увлекаться оригинальничанием. Оригинальность, неповторимость нужна не для оригинальности, а для дела, для всеобщего как единичное, которое служит ему. Ближайшим, наглядным образом всеобщего для человека являются люди, а сутью, сущностью его является Бог как Творец. Но все это совершается в Духе неведомым, невидимым способом, доступным уму для понимания только в идеи, в идеации, в умозрении. Так вот совершение в духе, совершенствование имеет особенный характер личного участия. В этом смысле личное, точнее, личностное выражение превосходит индивидуальную оригинальность, которая служит лишь материалом выражения всеобщего содержания жизни, в данном случае, людей.
Правда, не следует подражать учителю только в одном случае, - в случае творческого отношения к учению. В любом другом случае подражать вполне допустимо и даже естественно для живого существа. Но человек на то и разумное существо, чтобы быть человеком, а не попугаем. То есть, учение необходимо не только и не столько для того, чтобы повторять, сколько для того, чтобы творить или хотя бы интерпретировать.
Но тут мне пришла в голову простая мысль о том, что учиться, учиться и учиться можно понимать в таком смысле: учиться, учиться и не учиться, если учиться – это повторять. Тогда эта фраза будет логично строиться так: учиться повторять и не повторять или повторять без повторения. Или: учение учения и не-учения. Прямо по Гегелю.
На занятиях с учениками, студентами и магистрантами, а порой и с аспирантами и соискателями, я признавался им в том, что учу их, уча самого себя. Только так интересно заниматься обучением, если ты не догматик и законченный ш-краб (школьный работник) из ракообразных. Учитель – этот тот, кто учится у самого себя. В таком случае учитель сам становится естественным примером для неподражаемого подражания. Попробуй ученик в таком случае (разе) подражать учителю! Замучаешься. Придется поневоле, добровольно-принудительно заняться собой или, вообще, не заниматься. Именно такая метода обучения приводит к формуле: «Кто не с нами (со мной), тот против нас (меня)».
Таким образом на своих занятиях я приводил к расколу группы или потока обучающихся на две подгруппы или подпотока: «своих» и «чужих». «Свои» были творческие люди. «Не свои», «чужие» были неспособные на творчество бездельники, ибо творчество не столько дар, сколько труд одаренных, да бездари. Сколько ты ни бейся, если у тебя нет способности, дара, то никто тебе не поможет, даже ты сам. В таком случае возьмись за то, что у тебя получается. Просто не может быть такого, что у тебя ничего не получается. И в таком случае ты не бездарен. Тогда это твой дар – быть тотально бездарным и служить примером для всех других в том, каким не следует быть. Это слабое утешение. Но что делать?
И тех, и других, бездельников и бездарных не имеет смысла учить. Учитель может помочь только тем,
