Со временем у Казимира установились более тесные отношения с обитателями особняка Цели. Служанки, Ильза и Гвэн, обе всегда ему искренно радовались, от души смеялись его шуткам. Да и привратник как будто начинал глядеть дружелюбнее. Стал подчёркнуто внимателен, а прежде вовсе не замечал. Казимир получил допуск, принадлежность к ближнему кругу. Он стал вхож, пусть и на правах слуги.
Однажды ему даже удалось, как следует, присмотреться к госпоже Цели. Пока она прогуливалась по саду, через окошко в подвале Казимир имел возможность незамеченным наблюдать за нею. Свободная от стесняющей её обстановки и постоянного внимания, Шильда преобразилась. Здесь и, видимо, только здесь ей позволено было быть собой. Ещё зелёные, не опавшие деревца словно никли к ней склонёнными ветвями. Из массы пышущих яркими красками цветов её привлёк один, уже начинающий увядать. Она бережно дотронулась до его полуиссохших скрученных лепестков с тою нежной осторожностью, с какой мать гладит по щёчке только что заснувшего ребёнка. Она сама была таким же хрупким, нежным цветком, гибнущим от грубого прикосновения. Казимир залюбовался ею и загрустил от её безмерной тоски. До этого Шильда Цели, «госпожа», казалась чем-то вроде бесценной, но и бесполезной вазы. Теперь он смог наконец по-настоящему оценить её красоту. А она была действительно красива. И не внешне, не только внешне, но в первую очередь внутренне. Её лучистые глаза просто сияли неисчерпаемыми добротой и любовью. В первую встречу она не произвела на него впечатления, потому что он не мог видеть этих бесподобных глаз из-за полуприкрытых век, что убавляло взгляду выразительности и ясности. Шильда была поистине прекрасна, олицетворяя собой идеал, который не может затронуть грязь жизни. Такая изящная и хрупкая, что инстинктивно хотелось оберегать её. Сама того не сознавая, она раскрылась ему.
Казимир вспоминал, что о ней говорилось, что рассказывали те же Ильза и Гвэн. Насколько всё это было мелко. Где им всем понять её? Собственные слуги не знали её. Не от безделья и не ради популярности она благотворительствовала. Вышивала для сирот одежду, кормила нищих. Казимир начал понимать её. Чистая прекрасная душа. Такими женщинами можно и нужно восхищаться, но в личной жизни, к сожалению, почем-то они часто оказываются несчастны. Вряд ли и её брак был исключением. Тем более с погрязшим в делах мужем. Ему, крысолову, пропахшему ядами, неделями не меняющему одежду, вечно полуголодному, стало жаль её. Несмотря на зачерствевшую душу и окаменелое сердце он почувствовал что-то. Был почти растроган. Он понял, что не от высокомерия она держалась отстранёно, но вследствие чрезмерной душевной тонкости и деликатности. Ей органически было чуждо высокомерие. Не могла переносить грубости, потому ни с кем в Говороге не общалась. Отдаление её от окружающих носило в корне другой характер, чем этому приписывали недоброжелатели. Она отдалялась, как отдаляется умная мать, отпускающая дитя во взрослую жизни. Не осуждая, но любуясь и жалея. Пусть говорожцы жили иначе, чем она, Шильда от этого не переставала менее любить их.
После этого Казимир старался как можно чаще бывать у них. Используя всяческие уловки, выгадывал возможность снова увидеть её. Хоть мельком, хоть отдалённо. Приходя и уходя, он вслушивался, надеясь уловить её тихий, как шелест ветерка, голос.
Если госпожу Цели редко, но всё же видел, то с её супругом крысолов ещё ни разу не встречался. Ни один человек в Говороге не был так занят, как Иоахим Цели. Он не знал ни минуты покоя. Вставал рано, наскоро завтракал, давал прислуге задания на день и отправлялся на свою любимую мануфактуру. Осматривал цеха, обсуждал с помощниками текущие дела, потом шёл в контору, по пути навещая свои лавки и осведомляясь их состоянием. В конторе рассматривал накопившиеся документы, читал поступившую корреспонденцию. Обедал там же. Затем, минуя пропущенные накануне лавки, опять попадал на мануфактуру. Ужинал дома уже поздно вечером. Всё его свободное время, вся жизнь была подчинена мануфактуре.
Производство с сотнями работников не могло функционировать само по себе. Требовалось постоянное неотступное внимание. В любой отрасли, в любом цеху, за любым станком могла произойти неполадка. Сбой одной мельчайшей части грозил остановкой всей работы. Конечно, лично Цели не мог вникать во все детали и непосредственно наблюдать за всем. У него были десятки помощников, надзирающих за остальными. Их он держал в постоянном, неослабевающем напряжении, чтобы они в свою очередь подгоняли остальных. Фактически Цели заразил сотни людей той болезнью, что имел сам. Он не мог усидеть на месте, вечно искал и находил себе занятия — и другие вынуждены были следовать его ритму. Хоть одних он приближал к себе и поднимал до своего уровня, близок ему никто не был. Он с безразличной лёгкостью расставался с управляющими, если те не оправдывали его ожиданий. Приставив к механизмам людей Цели и их превращал в такие же механизмы, послушно — то есть слепо, следующие его воле.
И такого человека Казимир должен был облапошить. Он мог только представлять будущую встречу. Воображаемый Иоахим Цели был неумолим и беспощаден. Внешним своим обликом оправдывая безотчётный страх, что испытывали к нему все слуги. Постоянно ими повторялось: «Глядите, господин Цели увидит...»; «Что подумает господин Цели?»; «Это не понравится господину Цели...» и т. д. Каждый раз мысленный Цели всё увеличивал свой рост, вовсе становился великаном. Держа крохотного Казимира на своей гигантской ладони, он вопрошал громоподобным голосом, задавал страшные, не имеющие ответа вопросы. Почему крысы до сих пор не выведены? Почему он так часто бывает в доме? И пр. Казалось, достаточно будет одного его любопытного взгляда, чтобы раздавить своей тяжестью. Казимир начал трепетать при мысли, что им рано или поздно доведётся встретиться лично. Лаптэк и Гросс угрожали его здоровью и благосостоянию, Цели властвовал над его душой. И от того был страшнее. К этому примешивалось и давно не испытываемое чувство неловкости и стыда за столь нежное отношение к его супруге. Возможно, сказывалось влияние Шильды Цели, падал отблеск её света. Не верилось, что у такой замечательной женщины может быть обычный, заурядный муж. Её качества Казимир невольно распространял на господина Цели, в какой-то мере и на её прислугу, на весь дом. Все они как будто были овеяны ею. Как жители столицы, где даже нищие имеют аристократические замашки.
Как же велико было удивление, почти разочарование, когда увидел таки самого Цели живьём. Произошло это как всякое явление чуда, нежданно и негаданно. Казимир как раз заканчивал работу, по привычке пошёл на кухню, где ему обычно оставляли что-нибудь поесть. Там они и встретились. Казимир чуть было не принял Цели за какого-нибудь приказчика. Но человек для подчинённого держался слишком важно, и одежда, хоть и не роскошная, была из добротной дорогой ткани. На пальце сиял огромный перстень. Ничего примечательного в его облике не было. Самая обыкновенная, невыдающаяся внешность. Так это и есть тот самый господин Цели, которого все боятся? Ужели госпожа Цели могла увлечься им? Чем ему удалось пленить её? Деньгами? Она никак не производила впечатление женщины, способной увлечься подобными вещами. Конечно, он выделялся из серой массы говорожцев. Целеустремлённый, волевой. Может быть, было что-то ещё? Что-то, известное только ей. Какая-то сторона души, которой он открывался только для неё?
Цели буравил глазами. Впрочем, Казимир мог преувеличить тяжесть этого взгляда. Вопросы, задаваемые жёстко, не выходили за пределы конкретно-деловых интересов. Выборов вообще не касался. Ни слова о Гроссе и Лаптэке. Можно подумать, что его они вовсе не заботили. Спрашивал в принципе то же, что и все. Сколько времени? Насколько успешно? От дома перешёл к мануфактуре, своему любимому детищу. Видел ли её крысолов? Удивился, узнав, что нет.
Казимир отвечал неопределённо, но кратко. Цели кивал и соглашался. Столкновение с великаном прошло безболезненно.
