Серега праздновал день рождения с размахом. Именинник восседал во главе стола. Румянец на его щеках говорил о хорошем здоровье и прекрасном питании; гладкий лоб без морщин ясно давал понять, что его хозяин не обременен ненужными рассуждениями.
- Когда думаешь – давление поднимается, - часто говорил Серега и был абсолютно прав. Он любил жизнь – она платила ему тем же.
Гости шумно дарили подарки, пробегая взглядами угощение. Многие заулыбались, прикинув, что съедят вдвое больше цены подношения. Столы выставили из кафе на улицу. Сочные помидорчики, огурчики, полосатые арбузы, зелень, балык, сочное филе горбуши. А там, дальше – отливающее розовой нежностью сало молодого поросенка, покрытая золотой корочкой курятина, котлеты щучьи – не считая салатов, солений, маринадов.
Худеющая пышка забросила бы диету за этим застольем; голодающий Мозамбика потерял бы сознание, перепутав стол с раем – едоки приготовились к непосильной работе. Разносолы призывно сигналили взяться за ложки, отбросив стеснение. Все без претензий на деликатесы – но вкусно, сытно, обильно. Женщинам – вино, шампанское. Мужчины предпочитали напиток пращуров – шестидесятиградусный самогон. Вернее – произведение искусства, шедевр. После перегона он тщательно очищался углем и марганцовкой, корой дуба, а после настаивался на калгане. Терпкий, крепкий, забористый – он обжигал изнутри, растекаясь по телу, продирал до костей, туманил рассудок и воспламенял мозг. Ноги сами пускались в пляс, кулаки назойливо чесались, выискивая в толпе чью-то физиономию, язык развязывался – заводились знакомства, вспоминались обиды, заключались миллиардные сделки, объявлялись войны.
Кто-то собирался разводиться и идти босым искать правды:
- Все, не могу я так больше, надоело.
Кто-то вспоминал войну в Ираке и устраивал облавы на американцев, которых почему-то нигде не могли найти:
- Наверное, припухли, - и вместо них били таджиков. Тем строго-настрого было велено передать, что если американцы тронут Иран…Таджики испуганно кивали и клялись вразумить зарвавшихся янки. Самые умные караулили подвыпивших дам, утопивших в вине свою осторожность:
- Куда ты меня ведешь, ик, мне надо к подруге, ик, что ты делаешь, ик, не рви трусики – дорогие, ик, да, да, да-а-а, ик, а ты ничего, ик, куда пропал, ик, сволочь, ик…
За два часа пьянки ты проводил насыщенную, полноценную жизнь – встречался, влюблялся, дрался, разочаровывался и с праведной обидой расставался. Робкие становились львами, молчуны щебетали, принцессы-недотроги теряли трусики.
Серега сидел гордый, окруженный вниманием во главе стола и после бесчисленных тостов сам уверовал в свою же неотразимость. С монаршей снисходительностью:
- Ну право, что вы, не стоит, - принимал комплименты Серега. Судя по пожеланиям, он должен был протянуть еще лет двести. С осанкой английского лорда величаво напивался, высматривая законный подарок среди тараторивших барышень. Он обернулся к закадычному другу:
- Егор, ты какую бы взял?
- Ну-у-у, вон та ничего, высокая, темненькая.
- Так она сидит молча, скромно.
- Дурак, в тихом омуте черти водятся. Мало крика – много дела. Подгреби с загадочным видом Калиостро, пусти романтические слюни – она твоя. Только не смей рассказывать армейские анекдоты про портянки и объяснять устройство карбюратора – все загубишь.
- А эта пышногрудая блондинка?
- Слишком задорно хохочет, устанешь слушать ее болтовню. Устроит кучу нелепых конкурсов «..а давай загадаем желание…или прыгай через костер» и полночи убьешь впустую. Поверь – массовичка-затейница самый гиблый вариант.
- Так что – лучше молчуньи?
- Конечно – мой не совсем юный и совсем необразованный друг.. молчание – золото. Молчаливая женщина – мечта поэта и совершенство. К сожалению – исчезающий вид. У таких все написано в глазах. Болтушки же забивают наши головы потоком пустой, бесполезной информацией, вредной для ушей и особенно мозга.
- А я как-то не обращаю внимания на их слова.
- Мой друг, ты наделен великим даром, и все мужики тебе завидуют.
Вадим завязал две недели назад после жесточайшего будуна и, сидя на лавке с видом побитой собаки алчно смотрел, как в луженые глотки гостей, радостно булькая, проваливается самогоночка. Он крепился добрых полчаса и дал писклявому внутреннему голосу себя уговорить: « Да что тебе будет от одной? Для аппетита – и баста.» Он заелозил, сжигая последние сомнения.
- Так, ну, за именинника. – Хлопнул, крякнул, демонстративно перевернул стопку верх дном. Самогонка провалилась, сердце блаженно замерло. Нахлынула теплота, все показались родными – хотелось творить добро и любить всех вокруг. Слова признания рвались наружу. « Ну, еще парочку можно – вечер-то какой» Пели птички, женщины благосклонно улыбались – душа развернулась. Вадим опрокинул одну, вторую – и как утлое суденышко нежданно-негаданно влетает в шторм, так и он ворвался в убойно-изнурительный недельный запой. Тревожно летела скорая, разматывая шланги капельниц и взбалтывая банки с растворами, и ждал Вадим, бросаемый то в жар, то в холод. И чудилось ему – не пережить эту ночь. И, мечась в кошмарах, молился:
- Господи, пронеси, последний раз прошу.
И не подвел, как всегда, милосердный Господь – снова светило солнце, и снова опухший красноглазый Вадим учился ходить и жевать.
Серега все-таки взял массовичку и побрел с ней важно к реке.
- Давай побалуемся, крошка, - с отеческим тоном ректора вальяжно стал мять груди.
- Подожди, не сейчас, давай сначала… - испуганно заверещала застигнутая врасплох крепышка.
- Никаких сначала, - твердо отчеканил, помня инструктаж Егора. – Знаю я эти сначала – так и до конца не доберешься.
- До какого конца? – с ужасом, бледнея, промямлила блондинка. Она не сводила взгляд с висевшего на поясе Сереги кинжала, подаренного Егором. Не зная, что ожидать от свалившегося, как снег на голову, кавалера, подумала самое худшее. « А вдруг пришибет ни за что.»
- Ну как, сегодня, типа, у меня день рождение. А ты, как бы, подарок.
- Э-э-э-и-а, - опасность миновала, ноги подкосились, язык не слушался – она блеяла.
- Это что, типа, согласна? – Утомленный затянувшейся прелюдией, штурмовал Серега. Она перестала хоть что-нибудь понимать и тряслась то ли от холода, то ли от страха. Серега, сочтя молчание за «Да», довольно хмыкнув, принялся стягивать блузку с одеревеневшей блондинки.
« А Егор-то, кажется, ошибался. Кажется, я ей нравлюсь» Он залюбовался белоснежными прелестями массовички, выпавшими из блузки. Блондинку мотало из стороны в сторону от водопада эмоций.
- Ты эту ночь надолго запомнишь, детка, - бравировал Серега, нагнув ее и раскачивая.
- Это точно, - лопотала она, упершись руками в березу.
Праздник достиг апогея. Дамы выдергивали, словно свеклу, кавалеров со скамейки на танцы – особо усталые не могли попасть в такт и судорожно изгибали тела. Стол после праздника напоминал ледовое побоище: салат вперемешку с огрызками, арбузы, треснутые, истекающие мякотью, ломти хлеба, плавающие в луже вина, филе с отпечатками зубов, немилосердно покусанные огурцы. Медленно и верно коллектив разваливался на куски и трещал по швам. Осколки слаженного ранее сборища вытворяли неизвестно что. Было смешно и грустно. Трезвенники давно сбежали, устав вразумлять ошалелых.
Все расходились. Увяли пышные женские прически, сооруженные к празднику. Смылась глупыми винными слезами тушь. Пара импульсивных дамочек, не поделивших ухажера, обзавелись фиолетовыми синяками и стали походить на сторожилок привокзальных забегаловок. Одной пышноволосой особе вусмерть упитый Вадим спалил зажигалкой пол шевелюры – ее тушили шампанским. Опаленные клочья каштановых волос отдавали гарью и не подчинялись расческе – она заунывно ревела белугой.
Очкарик, решив искупаться, заплыл в камыши и не мог пробиться к берегу. Он спутал поплавки рыболовов и цеплялся за леску, умоляя о помощи. Водоросли зловонным париком ниспадали на тощие плечи. Он подавал знаки SOS, сплевывая тину – рыбаки клялись его изувечить.
Серега сроднился с массовичкой – та долго отпаивалась водкой и рвалась к реке для повтора. Серега выпячивал грудь, сыто улыбаясь, и повторял:
- Не сейчас, всему свое время, детка. Вас много – я один.
Блондинка настаивала. Блузка из белой превратилась в зеленовато-бурую, в локонах намертво поселился репейник – она блаженствовала и больно щипала Серегу. И устало матерился таксист, не зная, куда выгружать Вадима.
